Наши новости:

Международная научная конференции

«ЗАПАДНАЯ БЕЛОРУССИЯ И ЗАПАДНАЯ УКРАИНА В 1939–1941 ГГ.: ЛЮДИ, СОБЫТИЯ, ДОКУМЕНТЫ»

Тихомирова Виктория Яковлевна (Москва, д.ф.н., доцент МГУ им. М.В. Ломоносова)

Советский человек на Кресах в 1939 – 1941 гг.: свидетельства очевидцев и художественные образы

На занятую Красной Армией территорию вслед за ее регулярными частями вступали оперативные отряды НКВД. Они составляли списки «социально опасных» и неблагонадежных лиц, куда попадала, в первую очередь, интеллигенция. Начались повальные аресты поляков, отправка в лагеря тысяч интернированных солдат и офицеров – участников сентябрьской кампании (позднее они были расстреляны), затем массовое принудительное выселение польских граждан в отдаленные районы Советского Союза и их борьба за выживание. В период с 1940 по 1941 г. было проведено четыре крупных депортационных высылки. Эти события оставили в историческом сознании поляков тяжелый отпечаток, превратившись в крайне болезненные воспоминания. Каким же сложился в их памяти образ советского человека, оказавшегося на польской земле в сентябре тридцать девятого года?

Безусловно, лучшим исследовательским материалом является документальная литература, прежде всего мемуаристика. Особую роль в реконструкции процесса, связанного с формированием представлений о другом народе, наука отводит подлинным свидетельствам очевидцев, поскольку в них содержатся прямые высказывания, позволяющие судить не только об отношении к проявлениям другого национального «я», но также об изменениях в собственном национальном сознании[1]. Наиболее ценными с этой точки зрения являются сообщения, записанные по горячим следам.

Исходным материалом для попытки реконструкции представлений поляков о советских людях, сложившихся в результате их близкого контакта, послужила книга Яна Томаша Гросса «В сороковом нас сослали в Сибирь. Польша и Россия 1939 – 42» (Лондон, 1983)[2]. В нее вошла часть архивных документов из фондов американского Гуверовского института. Детские записи представляют большой интерес, т.к. изобилуют деталями и подробностями, отсутствующими в сообщениях взрослых поляков. Поэтому они являются уникальным историческим, социологическим и литературным документом, который мы рассматриваем в ряду других источников, содержащих достоверную информацию.

Кроме того к анализу была привлечена парабеллетристика и художественная проза известных писателей-эмигрантов, чьи произведения содержат богатый фактографический материал: фрагменты воспоминаний Беаты Обертыньской «В доме неволи» (Рим, 1946)[3], цикла рассказов Тадеуша Виттлина «Дьявол в раю» (Лондон, 1951)[4], а также романа Юзефа Мацкевича «Дорога в никуда» (Лондон, 1955)[5].

Трудность в воссоздании представлений поляков о гражданах СССР состоит в том, что в основе личных наблюдений лежали не только объективные обстоятельства, но и целый ряд субъективных факторов. О пережитом свидетельствовали люди разного возраста, мировоззрения, социального статуса, особенностей характера, опыта общения с советскими людьми, которые вели себя по-разному. Тем не менее мозаика разрозненных оценок и описаний складывается в некое единство, в котором можно уловить повторяющиеся элементы. Они формируют общий взгляд на СССР и советского человека.

Первые впечатления связаны с красноармейцем, прибывшим из нищей, голодной страны: «Трудно было поверить, что большевистские солдаты так оборваны. Автоматы висели на веревочках, а вместо ремней солдаты были подпоясаны тряпками. Лошади выглядели как скелеты [...][6]. Вступившие в Гродно в сентябре 1939 г. «красноармейцы не знали, как есть масло. Они мазали его на пирожные с кремом [7].

В занятом Красной Армией Львове «советские солдаты и офицеры десятками покупали циркули, пуговицы, пачки тетрадей и мыло килограммами. Магазины с тканями за несколько дней были опустошены»[8]. Об особом пристрастии советских солдат и офицеров к наручным часам неоднократно упоминается не только в письменных свидетельствах («покупали по пять, по десять часов», «покупали часы, велосипеды, разные ткани и другие дорогие вещи»[9]),

Осознаваемое поляками культурное различие наиболее ярко выступает в художественных текстах, авторами которых были известные писатели с уже сложившимися до войны представлениями о советской России. В их описаниях новой реальности присутствует явное стремление к самоидентификации, переживание своей польскости. К примеру, у Т. Виттлина читаем: «два майора с интересом осматривали термос. Один из них честно признался, что был уверен, что это часовая мина [...] Кто-то притащил продавать диван с постелью в автоматически открывающемся ящике. Капитан авиации [...] засомневался в том, что во время сна в ящике на этой постели защелки на пружинах ночью не захлопнутся и человек не задохнется[10].

Множество примеров показывает, что осознание себя цивилизованной нацией усиливало в польской среде положительную самооценку. В свою очередь, это порождало чувство культурного и интеллектуального превосходства и вместе с тем активизировало стереотипный образ мышления, отделявший поляков от их окружения.

Мрачных красок в общее мнение о советских людях добавляло грубое, а со стороны работников НКВД, в особенности низшего надзорного персонала, жестокое обращение с поляками. Иногда в свидетельствах очевидцев описания таких фактов занимают специальные рубрики, например: «Отношение властей НКВД к полякам (методы допроса, пытки, наказания, коммунистическая пропаганда, информация о Польше и т.п.)»[11].

В польском понимании советский человек являлся антиподом «культурному европейцу» и изображался «дикарем», «варваром», в котором подчеркивались азиатские черты.

Личностное пространство советского человека (мимика, жесты, тон голоса, манера поведения, внешний вид) вызывало в поляках антипатию и чувство своей обособленности.

Что касается советского человека как носителя образа СССР – его морали, мировоззрения, культуры, скроенной по стандартному идеологическому лекалу, – то все это безоговорочно отвергалось как антагонистическое. Острую негативную реакцию тех, для кого католицизм был абсолютным мерилом национального духа, вызывал преобладавший в советском обществе воинствующий атеизм.

За прибывшими с востока советскими людьми закреплялись представления о нечистоплотности и тотальной загрязненности их среды обитания:

В польском понимании установление советской власти проявлялось в следующем: 1. Допущении к власти преступных и маргинальных элементов, а также людей с мстительным характером. 2. Заигрывании с евреями и частично с украинцами, обещаниях выделить им земельные наделы (что иногда имело место), а также привлечении их к разведывательной деятельности в деревнях и городах. 3.Неустанной пропаганде коммунистического счастья, отрывающей людей от работы в поле и дома (например, их заставляли угрозами участвовать в митингах и чтении конституции). 4. Использовании методов устрашения путем постоянных ревизий оружия и предметов спекуляции, непрерывной слежки за поведением и реакцией польского населения, а также натравливания украинцев на поляков. 5.Экспроприации торговцев и ремесленников с целью создания кооперативов. 6.Разграблении помещичьих усадеб и домов польской и украинской интеллигенции. 7. Введении ограничений на товары первой необходимости[12].

Распоряжения, издаваемые непосредственно после занятия конкретных территорий, включали: 1. Регистрацию кадровых офицеров и резервистов, в том числе вышедших в отставку, а также всех, кто проходил службу в польской армии. 2.Регистрацию движимого и недвижимого личного имущества. 3. Регистрацию беженцев. 4. Призывы вернуть все банковские кредиты и задолженности, а также оплатить государственные налоги и коммунальные платежи. 5. Отказ от выплаты пенсий и сберегательных вкладов или их ограничение в пределах определенной суммы (приводится цифра в 300 злотых). 6. Фальсификацию истории польского народа с помощью карикатур и искажения фактов. 7. Реорганизацию школьного образования, самоуправления, судопроизводства, финансовой системы, железнодорожного транспорта и др. 8. Устранение церкви из общественной жизни. 9. Исключение польского языка (а позднее и украинского) из всех сфер социальной жизни и замещение их русским языком[13].

Личный опыт тех, кто столкнулся с советской властью в 1939 – 1941 гг., формировал однозначно отрицательный образ, который опирался на давно бытующий стереотип восточного соседа – негативный или, в лучшем случае, амбивалентный. Помимо конкретных фактов свидетельства очевидцев содержали мощный эмоциональный заряд, который удерживался не в последнюю очередь благодаря потоку метафор.

«Русское» не отделялось здесь от «советского», даже если речь шла об этнической принадлежности. Лексема «русский» и ее производные с нейтральным значением ('Rosjanin', 'Rosjanka', 'Rosjanie'), а также традиционное прозвище «кацап» ('kacap'), хотя встречаются в текстах, однако уступают напору других названий, обладающих яркой оценочностью характеристик, которые выражают неприязнь в отношении СССР и его граждан: «москали» ('Moskalе'[14]), «красные преступники» ('czerwoni zbrodniarze'[15]), «восточные оккупанты» ('wschodni okupanci'[16]).

Чаще всего использовались слова bolszewik[17] и sowieci (пренебрежительное определение всех жителей СССР) от Sowiety (Советы). Лексема Sowiety в языке межвоенного двадцатилетия возникла как обобщенное название Советского Союза (Страна Советов) и с самого начала заключала в себе оценочный элемент. После вступления Красной Армии в восточные районы Польши это слово стало ассоциироваться в обыденном сознании со страной-захватчиком. Образованные от него производные, называющие жителей СССР (sowieci, а также формы мужского и женского рода – sowiet, sowietka[18]), не являясь, по мнению польского исследователя Александры Невяры, в строгом смысле этнонимами, содержат резко негативную оценку не только потому, что пришли «из языка врага», но главным образом в силу своей семантики, поскольку относились к названию недружественного Польше государства[19]. Еще больше усилилась отрицательная коннотация существительного bolszewik и его производных, функционировавших в польской речи с 1920-х гг. В отдельных случаях оно становится синонимом слова «враг».

Следует особо подчеркнуть, что в контексте всей литературы, получившей в 90-е годы XX в. собственный термин «лагерная» (от русизма łagier), анализируемый образ выглядит не столь односторонним. Было сделано много записей, разграничивших понятия «русское» и «советское» и тем самым раздвинувших общее представление о России и русских. В своей совокупности литература лагерной темы несла идеи терпимости, преодоления разделяющей народы неприязни. Но это произошло позднее, на основе личного и семейного опыта пребывания поляков в СССР.